МЛП

 

{jcomments on}Русская церковь во времена феодализма (XII — XV вв). Момент начала христианства на Руси. — Развитие феодализма. — Феодальная организация церкви: а) иерархия церковного управления; б) духовенство в феодальном обществе; в) феодальные права и привилегии церкви: церковный суд, церковное землевладение; г) «обмирщение» церкви; д) развитие монашества; е) «двоеверие» и местные культы.— Церковь и государство.

 

Антирелигиозная карикатура.«Свет веры, например Волоколамского монастыря, распространился весьма далеко —ему принадлежали 11 сёл и 24 деревни, а всего монастыривладели около 1/3 всех русских земель. Довольно, светильнички", на мужицкой спине кататься. Пора задуть!»

 

<<<- в начало далее ->>>

Христианство на Руси появилось из Греции, или Византии. Оно пришло к нам по Великому водному пути из «Варяг в Греки» вместе с греческими товарами, греческими обычаями и греческой модой. Распространялось оно среди тех классов, которые принимали участие в греческой торговле, т.-е. среди княжеской дружины, градских старцев и вообще городских верхов, так или иначе обслуживавших эту торговлю. Низший класс в городах и сельское население еще долгое время оставались языческим и иногда упорно сопротивлялись введению новой веры. Известна старинная новгородская поговорка: «Путята крестил мечом, а Добрыня — огнем» ( Путята и Добрыня — воеводы князя Владимира, очевидно, «силы», поддерживавшие проповедь христианства). Известны также случаи резкого классового столкновения сторонников той и другой веры. Так, в 1071 г. (т.-е. через сто лет после официального крещения Руси) в Новгороде один волхв (кудесник) хулил христианскую веру и доказывал правоту язычества, вызываясь перейти реку Волхов как по-суху. Народ взволновался и хотел убить епископа. Епископ явился с крестом на вече и звал к себе всех верных (христиан). На его сторону встали только князь Глеб с дружиною, а весь простой народ остался на стороне волхва. Христиан в городе было явное меньшинство. Но это был высший военный класс, и сила решила исход столкновения: князь Глеб убил волхва, и волнение утихло.

 

 

Подобные явления были и в других местах. Они говорят о том, что христианство на Руси вводилось не без борьбы, распространялось медленно, принималось не всегда добровольно. Практика веры еще долгое время была различна в городе и в деревне, в низших и высших классах. Должно было пройти несколько веков, пока эта практика сблизилась и объединилась, пока страна языческих, славянских и финских племен превратилась в православную «Святую Русь». Это произошло за время так называемого удельного периода, или иначе в феодальную эпоху (XII—XV вв.), и связано с изменением хозяйственных условий жизни русского населения.

 

Старинная торговля варягов и славянских верхов с греками держалась на эксплоатации населения славянских поселков, разбросанных по лесным рекам Русской равнины. Жители этих по­селков ловили рыбу, били лесного зверя, добывали мед в лесных бортях (борть — дуплистое дерево), но занимались и земледелием на расчищенных лесных полянах. Рыба, меха, мед и воск, а также часто и сама славянская молодежь забирались вооруженными дружинами русских князей, и все это служило предметом их торговли с греками или Византией. Земля первоначально почти не ценилась, и сельское хозяйство еще уступало по важности лесным промыслам — охоте и бортничеству.

 

Однако, с течением времени дела изменились. Лесные богатства стада исчезать; лесной промысел отодвигался к северо-востоку; а население росло, увеличивало запашку и все больше и больше переходило к земледелию. Бродячие разбойники и купцы — варяги осели по городам великого водного пути. Земельные споры и дележка богатств привели к княжеским междоусобиям: князья вели почти постоянные войны, и сильнейшие из них, «ополонившиеся челядью (челядь — рабы) и скотом», обогащались. Тем временем кочевники наводнили южно-русские степи; торговля с греками стала замирать, и богатства славянских земель приходилось использовать как-то иначе. Тогда рабов стали сажать на землю; явились княжеские, а потом и боярские (дружиннические) «села» (имения); в них собиралось и накоплялось и жито, и мед, и кони. Росло и развивалось крупное сельское хозяйство: князья и бояре превращались в крупных землевладельцев-феодалов, постепенно подчинявших себе (разными способами) окрестных крестьян, заставляя их платить себе дани, оброки и пошлины и выполнять на себя всякого рода барщинные работы.

 

Большой простор для развития русского феодализма оказался на севере, в междуречье Оки и Волги. Этот мирный, спокойный край привлекал к себе издавна, и даже после татарского погрома, русское население со всех беспокойных окраин; сюда бежали и от набегов кочевников с юга, и от татарского засилья с востока, и от коварной Литвы и Польши с запада. Беженцы и переселенцы искали себе покровительства у князя-землевладельца и получали от него землю и ссуду и обязывались ему службой или работой. Росло число деревень, погостов, починков, среди них там и здесь возвышалась усадьба князя-вотчинника с его теремом и двором, окруженным тыном; тут же обычно стояла деревянная церковь с низкой шатровой колокольней, а где-либо вдали виднелись

кресты и главы обнесенного деревянной стеной монастыря. Церковь уже получила права гражданства в этом феодальном обществе и заняла в нем свое определенное место.

 

Русская церковь организовалась по образцу своей матери— византийской, или греческой (восточной), церкви. Она состояла из мирян, верующих и новообращенных и духовенства. Во главе духовенства стоял митрополит, обычно живший в Киеве: но его избирали и поставляли в Греции (Константинополь) из греков; в избрании его первоначально (до XII в.) не участвовали ни русское духовенство, ни князья. Правда, великий князь киевский стремился ограничить власть константинопольского патриарха и влиять на поставление митрополитом своего кандидата. Но это удавалось лишь временно и только отдельным наиболее сильным и властным князьям. Известно, например, что по приказанию великого князя Изяслава Мстиславича, занявшего Киев в 1147 г., собор русских епископов избрал митрополитом Климента Смолятича, при чем епископы, протестовавшие против этого необычного избрания, были схвачены и посажены в тюрьмы; но уже в 1155 г. князь Юрий Долгорукий (противник Изяслава) изгнал Климента и выпросил в Греции другого митрополита: новый митрополит, грек Константин, запретил служение ставленникам Климента и проклял Изяслава. Только впоследствии, с усилением власти великого князя, и влияние его на поставление митрополита усиливается и даже становится постоянным, и митрополитами (хотя и из Константинополя) назначаются обычно русские кандидаты. Митрополит — грек или во всяком случае ставленник Византии — представлял собою зависимость русской церкви от греческой; он привозил с собой греков-епископов (а первоначально и священников) и вместе с ними налаживал или проводил на Руси обряды, порядки и обычаи греческой церкви.

 

Епископы или архиереи (по областям) ставились не только из греков: так как ими руководил грек-митрополит, то их избирали и из русских, но преимущественно монахов и людей высшего класса. Избрание происходило при участии митрополита и епископов русской церкви, а также князя и даже народа (в Новгороде, напр., епископа выбирали на вече). Вообще с развитием удельного или феодального порядка местные власти получили большое влияние на назначение епископов и даже смещали неугодных. Так, великий князь Всеволод III в 1183 г. не принял назначенного из Киева епископа: «Не избраша сего людье земли нашее; но еже еси (но раз ты) поставил, ино камо тебе годно, тамо же и держи. А мне постави Луку, смиренного духом и кроткого игумена св. Спаса-на-Берестневе», — писал он митрополиту. Князь Андрей Боголюбский поссорился со своим епископом из-за неразрешения последним мясоедения в постные дни и за эту вину изгнал его из своей области.

 

При избрании митрополита, а также и епископов (места их, как увидим ниже, были весьма доходные) тратились уже в те времена большие средства. Вот что пишет епископ Симон Влади­мирский иноку Поликарпу (искавшему через него епископского места): «Пишет ми княгиня Роетиславна Верхуслава, хотящи тебе поставити епископом Новуграду на Онтониево место или Смо>-ленску на Лазарево место или Юрьеву на Алексиево место: аще ми и тысящи сребра расточити тебе ради и Поликарпа ради» (т.-е. готова истратить). Только, очевидно, человек богатый или имевший такую сильную протекцию, какая была у инока Поликарпа, мог рассчитывать на занятие епископского места. И можно себе представить, какая шла тогда борьба из-за этих мест.. Но, конечно, еще большая борьба шла в Константинополе при избрании русского митрополита. Известно, например, что некто Пимен, выступивший в конце XIV века в качестве кандидата на этот пост, занял под грамоту великого князя о его назначении (кстати, подложную) огромные суммы серебра у генуэзских и мусульманских купцов и начал сыпать ими в Константинополе. «И рассулище посулы многие и раздаваше сюду и сюду, а яже поминков и даров — никто же может реши или исчислити, и тако едва возмогоше утолити вся».

 

Одно это обстоятельство уже выясняет нам классовую природу тогдашнего высшего духовенства: это были представители имущего -или власть имущего класса или во всяком случае его верные ставленники. Ясно, что они защищали его интересы, защищали своим духовным оружием. Неудивительно поэтому, что мы встречаем иногда среди них людей, по своему времени очень образованных. Таков был, например, митрополит Илларион или епископ Кирилл Туровский, известные своими, искусно построенными и талантливо изложенными проповедями; таков был вышеупомянутый епископ Климент Смолятич, по отзыву летописца, «книжник и философ так(ов), яко же в русской земли не бяшет». Однако, в массе высшее духовенство феодального периода далеко не отличалось ни своим образованием, ни своими нравственными качествами. Особенно это приходится сказать о митрополитах-греках: одна только жажда обогащения заставляла многих из них решаться ехать в суровую и чуждую страну с ее малокультурным населением. Ни о каком «просветительном» влиянии на паству, на что церковь (понятно, в своих интересах) всегда «претендует», при таких условиях, конечно, не могло быть и речи. Отдельные лица из них, быть может, тяготились этим обстоятельством: митрополит Никифор, например, с горечью говорит о своем положении на Руси: «греческий монах, не зная русской речи, стоит посреди своих пасомых, безгласен и молчит много»; но большинство, получая хорошие доходы, не тревожилось этим вопросом. Не лучше, впрочем, в этом отношении

были и русские епископы. В большинстве это были люди, вообще даже мало преданные своему делу и занятые почти исключительно собиранием своих доходов или борьбой за доходные места; в их отношениях друг к другу царили достаточно грубые нравы.

 

Митрополиты и епископы управляли церковью: митрополиты с помощью соборов (съезды епископов), которые время от времени происходили в Киеве и Владимире, а епископы — с помощью клира или клироса, т.-е. совета духовенства соборного храма. При митрополичьем и архиерейских дворах состояли особые чиновники духовного или светского звания, как-то: наместники, тиуны; «десятинники», «дьяки», сборщики, которые или замещали епископов (и митрополитов), или присутствовали при их суде, или вели записи и книги, или, наконец, выполняли вообще разную техническую работу. Дела тогда решались обычно лично и устно: вместо бумажной переписки ездили на места, посылали глашатаев или гонцов, вызывали к себе за справкой или для объяснения. В целях личного общения с подчиненными от времени до времени ездили в «объезд по епархии» и епископы и митрополиты: из-за дальности расстояний или бездорожья объезды эта длились месяцами и были, конечно, утомительны и нелегки, но они были не бездоходны, и потому предпринимались нередко.

 

Под управлением митрополита и епископов находилось низшее духовенство (приходские священники, редкие в старину дьяконы, дьячки, пономари). Первое время на Руси не было достаточно подходящих кандидатов на эти должности: мало было грамотных людей, а сначала и вообще мало охотников играть какую-то роль в практике новой веры, поэтому первые священники были выписаны из Греции. Но затем обычно дети священников занимали места отцов; постепенно появились и посторонние грамотеи; кроме того, могли отправлять службу и вовсе неграмотные, тем более, что по причине редкости и дороговизны книг не в каждом храме они и были (даже и грамотному священнику приходилось служить и совершать требы, не пользуясь грамотой); а главное, священнические места были все же заманчивы для массы в материальном отношении. Вот почему круг кандидатов в священники впоследствии был достаточно широк, и в феодальные времена их чувствовался скорее избыток, чем недостаток. Жадность архиереев только поощряла это явление. Вот случай, записанный в летописи: в 1159 году ростовцы и суздальцы прогнали своего епископа Леона, «зане умножил бяше церкви, грабяй попы», т.-е. прогнали именно за то, что чересчур рьяно занимался строительством церквей, притом с единственной целью набрать побольше платы за поставление с кандидатов на священнические места, которую, кстати сказать, он непомерно возвысил.

 

Кандидат на место священника избирался приходской общи­ной, которая заключала с ним договор о сроке службы, о его обя­занностях. В вотчинах феодалов главную роль на выборах играл сам вотчинник (землевладелец), который обычно и назначал кан­дидата: часто это был более или менее грамотный, а то и полу­грамотный холоп (раб) вотчинника, которого только номиналь­но, на словах, объявляли перед посвящением свободным. Понятно, в какой зависимости от феодалов находились такие духовные лица. Понятно также, что при своей темноте и невежестве они ничего не могли дать в смысле духовного просвещения своим при­хожанам. Вот почему старинные языческие обряды процветали у нас и во времена христианства.

Вполне отвечало этому и материальное положение низшего духовенства. Первые священники, выписанные из Греции, да и во­обще все те, которым приходилось организовывать первые при­ходы, не могли рассчитывать на поддержку населения, часто еще враждебного к новой вере, и поэтому обеспечивались казенным содержанием «ругой». Руга выдавалась натурой и иногда соста­вляла, по старинному обычаю, десятую часть доходов князя или вотчинника с данного места; кроме того, к церкви приписывался участок земли, своего рода надел, который священник и обраба­тывал, как всякий иной крестьянин. Впоследствии ругу заменили натуральные же приношения верующих, и княжеская десятина перешла как бы в прямую подать, которую платили прихожане. В дальнейшем установился обычай сбора этой натуральной пода­ти самим духовенством: в праздничные дни (в пасху, рождество, петровки и дни местного престольного праздника) священник с дьячком обходили дома прихожан со «славой» и получали от них масло, яйца, пироги и пр. Плата за требы (крещение, венчание, отпевание) в феодальные времена мало играла роль, так как по­луязыческое население мало нуждалось в отправлении церковных обрядов в подобных случаях и потому редко обращалось к право­славному духовенству. В целом материальное обеспечение низ­шего духовенства было незавидно. Живя главным образом до­ходами от своего надела и занимаясь сельским хозяйством, свя­щенник жил так же, как средний крестьянин, почти не отличаясь от него вместе с тем ни по культурному уровню, ни по своей са­мостоятельности, ни по кругозору.

Совсем иное было положение высшего духовенства. Будучи сравнительно образованными и принадлежа к высшему правяще­му классу, митрополиты и архиереи являлись непосредственными советниками князей, выполняли наиболее ответственные дипло­матические их поручения, были необходимыми при составлении различных правительственных бумаг и грамот и т. д. Этому отве­чала и материальная сторона их жизни: они жили богато. На со­держание высшего духовенства шла десятина княжеских дохо­дов: на митрополитов или архиереев отписывались княжеские го­рода и целые волости, и натуральные поступления с них шли на митрополичий или архиерейский двор. Кроме того, митрополиту и епископам поступали доходы с кафедральных (соборных) церк­вей, плата за требы, добровольные приношения, «весчие» пошли­ны с торговых мер и весов (наблюдение над которыми обычно им поручалось), судные пошлины с церковного суда, ежегодные оброки с низшего духовенства (так как последнее отчисляло до­лю своих доходов своим «владыкам»), «ставленные» пошлины с него же (при посвящении), временные пошлины с мирян (напр., «венчальный» сбор с браков) и, наконец, доходы с монастырских имений. При введении новой веры правительство должно было по­заботиться прежде всего об обеспечении православного духовен­ства. Вот почему за неимением определенного бюджета при­шлось выделить на это долю натуральных княжеских доходов, а проще и легче всего было отдавать духовенству населенную зе­млю, которая в феодальные времена была главным и даже един­ственным источником постоянного и верного дохода. Это повело впоследствии к росту церковного и, монастырского землевладе­ния, к вмешательству духовенства в мирские дела, к развитию церковного' хозяйства, суда и управления, которым подлежали не одни духовные, но и светские, мирские люди.

Уставы русских князей, заимствованные из Византии, опре­деляют круг лиц и дел, относившихся к ведению суда церкви. По этим уставам, кроме духовенства, церковному суду (по всем де­лам) подлежали так называемые «церковные люди» — просвирня, паломник, прощеник, врач и даже повивальная бабка, а также и призреваемые церковью в больницах, странноприимницах и бога­дельнях. (Издавна повелось, что на излишки своих все вырастав­ших доходов церковь содержала и лечила больных, оказывала приют странникам и путешественникам, давала кров и пищу убо­гим, калекам, старикам. Для церкви это было, конечно, свое­образная форма пропаганды ее учения). Сверх того церковь су­дила всех мирян по делам:

1) преступлений против религии (еретичество, волшебство, языческие обряды, святотатство, повре­ждение могил и пр.);

2) преступлений против прав семейных (умыкание жен, вступление в брак в запрещенных степенях род­ства, прелюбодеяние, развод, истязание детей родителями);

3) по некоторым делам гражданским (имущественные споры между мужем и женой и дела о наследстве).

Суд производился самим епископом, его наместниками или назначенными им духовными лицами: протопопами, архимандритами — по духовным делам или особыми светскими слугами епископов (десятинники) — по делам гражданским. Судили на основании византийских, церковных или императорских уставов, при чем пользовались особым дом их, так называемой Кормчей книгой, или Номоканоном; а также на основании законов и постановлений русских князей_, собранных в сборники вроде «Русской Правды», конечно, впо­следствии измененных и дополненных княжескими указами, хан­скими ярлыками, соборными приговорами или постановлениями духовенства. В судебной практике руководились также ответами епископов на различные случаи жизни, по поводу которых цер­ковные правители, судьи, духовники ставили свои вопросы. Среди вопросов церковной практики и христианской дисциплины здесь были .вопросы, касающиеся разного рода преступлений и отно­шения к ним церковного суда: рядом, например, с вопросом (из одного сборника) «в какой одежде пристойно ходить христиа­нину» и ответом «в чем хотят, беды нет, хотя бы и в медвежине» — спрашивали, «как наказывать рабов, совершивших ду­шегубство?» и получали ответ: «половинным наказанием, и даже легче того, потому что не свободны». Таким путем церковный суд вводил новые понятия о преступлении и новый взгляд на пре­ступника, которые были свойственны более культурной Визан­тии. Тем не менее, следует отметить, что в отношении судебной практики, как и в других подобных случаях, церковь, вообще го­воря, не стояла выше окружающего ее общества; это сказалось и в области судебных наказаний. Кроме наказаний, положенных по церковному уставу, как-то: поучение и вразумление, епитимия, отлучение от церкви, запрещение служить (для духовных лиц), постепенно в практику церковного суда входят штрафы, телесные наказания, темница, а в отдельных случаях даже еще более жестокие меры.

Передача ряда судебных дел ведению церкви, а также наде­ление церкви населенными землями облегчали феодальной власти управление государством: высшее духовенство, поставленное во главе суда и управления над отдельными группами населения или частями территории, по своей культурности было сравнительно надежной администрацией и заменяло отсутствовавшее в те вре­мена платное чиновничество. А кроме того и главное, для утвер­ждения новой веры следовало обеспечить духовенство материаль­но: доходы с. населенной земли, как увидим ниже, щедро возна­граждали духовенство впоследствии; а на первых порах таким же верным доходом были судебные пошлины с переданных церкви судебных дел: именно в этих судебных пошлинах, которые духо­венство впоследствии очень отстаивало, и был для него главный смысл участия в суде и управлении.

Наделение церкви землей связывается с появлением на Руси монастырей и с развитием монастырской жизни. Древнейший из­вестный факт такого наделения это — жалованная грамота вели­кого князя Мстислава и его сына Всеволода около 1128—1132 гг. Новгородскому Юрьеву монастырю на владение землею с данями, «вирами» и «продажами» (судебными пошлинами). Но монаше­ство появилось на Руси, вероятно, вместе с христианством: по крайней мере, по свидетельству древнейших писателей в Киеве уже ори Владимире Святом «монастыреве на горах сташа». Пер­вые монастыри ютились внутри городов или жались к их стенам. Учреждались они митрополитами или епископами, а также кня­зьями, боярами, богатыми гражданами — словом, представителя­ми того же высшего правящего класса, которым была принята и среди которого распространялась христианская вера. Классовый характер сказывался и в тех задачах и целях, которым отвечало строительство монастыря. По словам историка Ключевского, ми­трополит или епископ строил монастырь, чтобы отдыхать там от «пастырских трудов» и упокоиться по оставлении паствы; удель­ный князь украшал монастырями свой стольный город, чтобы со­здать «прибежище» для окрестных жителей и вместе с тем что­бы иметь в монастырях постоянных «богомольцев» за себя с се­мьей и за своих родителей: иногда он этим исполнял обет, дан­ный в каком-либо трудном случае, иногда отмечал просто память о каком-либо счастливом событии своего княжения. Боярин или богатый купец создавал себе в монастыре место, где надеялся «с наибольшей пользой для души» молиться и благотворить при жизни, а также и лечь по смерти. Построив церковь и кельи и собрав «братию» (монахов), основатель обеспечивал содержа­ние своей «обители» (монастыря) недвижимыми имуществами. Новгородский боярин Своеземцев (правда, уже на исходе феода­лизма, но, действуя в этом случае, конечно, по примеру предков) построил около своего города на р. Ваге монастырь, в котором и постригся перед смертью; приписав к нему значительные земли из своих важских вотчин, он оставил «братии посмертный за­вет» — «ежегодно в день его кончины» вдоволь кормить бедных, сколько бы их ни набралось в монастыре, а после трапезы (обеда), отпуская их из монастыря, наделять еще зерном или печеным хлебом. Иногда, наконец, монастырь строился и при содействии целого общества, городского или сельского, т.-е. опять-таки, ко­нечно, правящих или имущих его кругов. Монастырь был нужен этому обществу, чтобы членам его было где постричься в старо­сти, а при смерти и «устроить душу» посмертным поминовением. Казна такого монастыря составлялась преимущественно из вкла­дов за «пострижение» и на «помин души» и также обращалась на приобретение недвижимых имуществ с разными доходными угодьями и статьями.

Вслед за такими «мирскими» монастырями в эпоху татар­ского ига и преимущественно на севере появляются монастыри «пустынные». Очи связываются с крестьянской колонизацией За­волжья: заселяя этот край, монах и крестьянин, по выражению историка, были попутчики, шедшие рядом либо один впереди другого. В местах, где были «леса черные, блата, мхи и чащи

непроходимые», поселялся отшельник; «ставилась кельица малая» или просто «землянка». Потом приходили другие пустынники, составлялось пустынническое братство; прибывали новые и новые группы переселенцев-крестьян; «починки» вокруг все множились, вырастая в деревни. И впоследствии предприимчивый «игумен» образовавшегося монастыря испрашивал у соседнего князя ок­рестную землю с этими «починками» и деревнями, с покосами и рыбными ловлями и устраивал земледельческое хозяйство. Таким путем и пустынные монастыри, как и монастыри мирские, обзаво­дились недвижимыми имуществами, которые за время феода­лизма выросли в огромные площади церковной и монастырской земли.

Главными источниками роста церковного землевладения были первоначально княжеское пожалование, частные вклады и дав­ность захвата. Государству надо было обеспечить содержание духовенства, а между тем других путей, кроме наделения землей, здесь не было. Частные вклады и пожертвования были случайны; десятина существовала только в некоторых местах, при чем она давалась из имения князя и не составляла обязанности верующих; пошлины шли только духовным властям, а не монастырям и низ­шему духовенству и первоначально были незначительны; наконец, жалованье даже в более поздние времена не могло выдаваться за. постоянной финансовой нуждой самого государства. Кроме того, наделение церквей землей давало власти возможность органи­зовать нечто вроде общественного призрения. В послании кн. Александра Невского еп. Владимирскому так определяется назначение церковных пожалований и вкладов: «Даю клироша­нам на потребу старости и немощи, и в недуг впадших чад много, — кормление нищим, кормление обидимым, помогание странным, прилежание в напастях, пособие в потерях' и плен­ным искупление, сиротам и убогим промышление, вдовам посо­бие, в худобе умирая — покровы и гробы и погребание, церквей и монастырям достояние, живым прибежище и утешение, а мерт­вым память. Сих ради потреб церковных людей даваху имения своя». (Заметим, что тем же самым впоследствии мотивиро­валось и отнятие государством монастырских вотчин, именно той же необходимостью возвратить этим вотчинам первоначальное, утраченное ими, значение «собственности бедных, вдов и сирот»). Наконец, пожалование землею было выгодно для правительства и в хозяйственном и в политическом отношении: заселялась и об­рабатывалась земля, которая иначе никаких бы доходов не да­вала; а затем привлекалось на сторону правительства духовен­ство, согласие которого было необходимо в случае столкновения князей с гражданами, разлада и спора удельных князей с вели­кими, нередких междоусобий. Но, кроме всего этого, в глазах князя, как частного человека, пожалование земли преследовала достижение и религиозного идеала — спасения души («в наследие вечных благ»), хотя также и для моления «о здравии» при жизни.

Последний мотив придавал пожалованию уже характер вклада. Если земли, испрошенные у мирской власти, составляли жалованные вотчины,— этот основной фонд будущего земельного богатства монастырей, то деревни и починки, пожалованные тому или другому монастырю помимо его просьбы являлись вкладами, которые постепенно стали еще более обильными источниками земельного обогащения монастырей. Следует лишь отметить, что вклады на помин души или для пострижения принимали разнооб­разные формы, вносились всевозможными вещами: церковными предметами (колоколами, свечами, сосудами, иконами, богослу­жебными книгами), также хозяйственными принадлежностями (хлебом, домашним скотом, платьем), но всего обычнее (впослед­ствии) деньгами и недвижимыми имуществами. Если пожалование земли монастырям и храмам указывает на крепкую связь между строящимся государством и церковью, то частные вклады (не забудем" — населенной земли) определенно говорят о том классе, который строил и государство, и церковь. Это были феодалы — князья и бояре — земельные собственники, и только впоследст­вии, по мере так сказать продвижения и их в разряд правящего класса, дворяне, купцы. Церковь, обогащенная вкладами, не только молилась за вкладчиков, в чаянии ими небесных благ, но, как увидим дальше, и всячески поддерживала их в их преуспеянии здесь, на земле, в политическом и общественном отношении.

Помимо пожалования, и вкладов, одним из старинных спосо­бов обогащения церкви была, наконец, давность — самовольное завладение землей (не только пустующей, но и населенной). Так было особенно при образовании монастырей на севере и востоке, хотя возможность этого не исключалась и в других местах, где было сравнительно еще редкое население и пока слаба еще была государственная власть. Этот способ приобретения земли цер­ковью был довольно распространенный в период той интенсивной колонизации нашей страны, которая развивалась в феодальное время, и именно там, куда эта колонизация направлялась. Само­вольное завладение, конечно, всегда нужно было как-то офор­мить; но при том крепком союзе, который существовал между властью и церковью, в феодальную эпоху это достигалось легко.

Монастырская и церковная земля находилась в распоряжении высшего духовенства: монастырской землей распоряжались начальники монастырей — «архимандриты» и «игумены», а землей церковной — архиереи. Это обстоятельство ставило высшее духовенство на одну ступень с феодалами, так как владение населен­ной землей было привилегией феодалов. Привилегия владения зем­лей закреплялась за церковью (или высшим духовенством) жало ванными грамотами. В жалованной же грамоте перечислялись обычно и другие привилегии церкви; если они касались финансо­вых льгот, то грамоты иначе назывались — тарханами, если льгот судебных, то — несудимые грамоты. Все эти грамоты ут­верждали следующие права церкви:

1) право призывать на свои земли людей,

2) свободу духовенства и его крестьян от податей и повинностей,

3) право духовенства взимать вместо властей по­дати с зависимых людей,

4) освобождение владельцев духовного звания (высшее духовенство) и их приказчиков от подсудности местным, светским и духовным властям,

5) предоставление вла­дельцам духовного звания право суда над зависимыми людьми,

6) запрещение княжеским чиновникам въезжать в села (имения) духовенства и брать здесь кормы и подводы и ряд других более мелких льгот и прав.

Все эти права и льготы приобретались той или иной группой духовенства постепенно, в порядке частных случаев, но скоро они были объединены и распространены на все духовенство в целом. Как это ни странно, впервые это было сде­лано в ярлыке (грамоте) хана Узбека митрополиту Петру (нач. XIV в.) Именно здесь сказано; что «попы, чернецы и все богадельные люди» освобождаются как от татарской дани, так и от всех других поборов; «не надобе им дань, и тамга, и по-плужное, ни ям, ни подвода, ни война, ни корм, — во всех пош­линах на надобе им никоторая царева пошлина». И далее: «Да не вступаются никто же ни в чем, в церковные и в митрополичьи, ни в волости их, и в села их, ни во всякие ловли их, ни в борти их, ни в землю их, ни в улуси (пастбища) их, ни в леей их, ни в ог­рады, ни в волостные места их, ни в винограды (сады) их, ни в мельницы их, ни в зимовницы их, ни в стада их конные, ни во всякие скотские стада; но вся стяжения (богатства) и имения их церковные и люди их, и причты их, и все законы их, уложенные старые от начала их — то все ведает митрополит или кому он прикажет». Побуждаемый стремлением укрепить свою власть над русской землей не только при помощи материальной военной силы, но и при помощи силы духовной, поддержки церкви и вли­яния духовенства, хан издает этот ярлык, «да правым сердцем и правою мыслью (митрополит) молит бога За нас и наши жены, и за наши дети, и за наше племя». Предоставлением широких прав и льгот русской церкви, а стало быть высшему правящему духовенству, хан не только привлек его на свою сторону, но и пытался организовать из него своего рода «агитпропотдел» Золотой Орды на Руси, что ему значительное время и удавалось. Права и привилегии церкви, закрепленные ханскими ярлыками, было бы странно не признавать русским православным князьям; и они действительно подтверждались ими в тех же жалованных тарханных или несудимых грамотах, которые они выдавали от­дельным монастырям или отдельным духовным лицам.

Права и привилегии церкви, с одной стороны, и описанное выше материальное положение духовенства —г с другой, привели в феодальное время к особой форме вмешательства церкви в мир­ские дела или к так называемому осмирщению церкви. Низшее духовенство (сельские священнники), не имея возможности, как уже указано, по своему культурному уровню быть учителями и наставниками, не столько справляло требы и церковные службы (их и было-то в год не больше 50), сколько хозяйничало на своем земельном наделе; сельский священник проникался нуждами и ин­тересами сельского хозяйства и, как истый крестьянин, жил почти исключительно ими. Высшее духовенство (архиереи, архи­мандриты и игумены монастырей) жило, как феодалы: у митро­политов и архиереев были свои «дворы» с боярами, чиновниками и стражей, как и у остальных феодальных владельцев; они так же, как феодалы, имели зависимых работных людей и даже холопов; по своему богатству и роли они были даже выше таких светских вотчинников, как бояре или мелкие удельные князья. Ясно, что они проникались феодальными интересами. Их зани­мали дела по управлению епархией или монастырем, установление и отправление суда, сбор судебных и всяких иных пошлин и про­чих доходов, распоряжение накоплявшимся' богатством (вклады) и главным образом растущими земельными владениями и орга­низацией на земле сельского хозяйства (земледелия, скотовод­ства) с помощью зависимых от них крестьян. Так обмирщение духовенства связывалось с феодализацией церкви. Церковь занимала определенное место в феодальном обществе, и высшее и низшее духовенство строило свои отношения и внутри, и вне церкви на чисто феодальных началах (начала зависимости и под­чинения; натуральный характер всяких пошлин и сборов; земля-главный источник богатства); князья церкви—митрополиты и епископы — принадлежали к феодальному классу.

Обмирщение церкви и вытекавшие отсюда последствия ска­зались особенно ярко на развитии монашества и монастырской же сказано, монашество явилось на Руси вместе с христианством; как и в древней Византии, появились и здесь люди, которые чтобы вернее застраховать себя от адских мучений, посвящали свою жизнь заботам о спасении души. Эти люди удаляясь от мирских соблазнов (в древней Византии из населенных мест шли в пустыни), почему и назывались монахами – «монах» - живущий одиноко) или отшельниками. В древней Руси такие люди сначала селились при церквах в особых небольших кельях; они отказывались от всех мирских дел, занимались только молитвой и самообслуживанием и старались изнурять свою плоть аскетическими подвигами. Образовались церковные мона­шеские слободки; из этих слободок первые основатели монасты­рей набирали монахов; для прокормления их, как уже сказано, они делали вклады в монастырь деньгами, драгоценностями, съест­ными припасами, а монахи взамен должны были творить молит­ву за души жертвователей и авторитетом веры укреплять здесь, на земле, их материальное и политическое положение. На этих началах и выросли монастыри — общежития монахов. Монахи в лице отдельных своих представителей искренно, а в массе, ко­нечно, наружно порывали с миром, отказывались от семьи и личной собственности и предавались разнообразным подвигам аскетизма. Первый игумен Киево-Печерского монасты­ря Феодосии ел, по рассказам жития, один сухой хлеб и щи без масла; никогда не мыл тела, кроме лица и рук; одежду носил в заплатах, весь день проводил в трудах, не брезгуя никакой ра­ботой; а иногда и целые ночи прял волну под пенье псалтыри. Подвиги некоторых учеников и последователей Феодосия жития описывают еще более резкими, иногда сказочными чертами: один будто бы затворился в пещере и провел в ней семь лет, никуда не выхода; другой провел также в затворе 12 лет и все якобы плакал день и ночь, так что накопил целый сосуд слез,: третий на время великого поста закопал себя по грудь в землю и т. п. Молва о таких подвигах, распространяемая самими мо­нахами, конечно, поражала сердца и умы верующих: подвижни­ков считали святыми, способными творить чудеса, их молитва казалась особо спасительной. Это вызывало приток богомольцев в монастырь, усиливало прилив вкладов в монастырскую казну, и монастырь рос, богател и развивался. Крепла и связь мона­стыря с миром. Среди мирян вошло в обычай совершать погре­бение в монастыре, хотя это и стоило денег; бедным людям, ко­торые не могли заплатить за погребение в самом монастыре, советовали ложиться в землю в монастырских селах; ибо «везде защитит молитва святого». Для приобщения монашеской свято­сти многие из мирян (князья, бояре и др. богатые люди) перед смертью сами постригались в монахи, а предварительно иногда подолгу живали в монастыре. Подвижников и старцев (особо ува­жаемых монахов) зазывали в дома мирян для совета или уго­щения, приглашали благословить то или другое мирское дело, сажали на пирах на самое почетное место, угощали, как самых дорогих гостей. Так мир в надежде на сверхъестественную по­мощь в своих делах (болезнь, несчастье, неудача) переступал ограду монастыря и опутывал монашескую братию сетью своих нужд и интересов. Этим нарушалась строгость старинного (в во­сточной церкви — «студийского») устава монастырей, предписы­вавшего монаху полное отречение от всего мирского.

Приобретение монастырями земельных владений и обзаведе­ние собственным хозяйством при помощи зависимых крестьян, о чем говорилось выше, особенно противоречило обету отрече­ния. Высоко идейная, хотя и странная, цель ухода от мира сме­нялась здесь, например, у северного монашества, прозаической, но быть может, жизненно и более полезной задачей — организа­цией монастырской вотчины со всем ее сложным хозяйством. Не суровых аскетов, не учителей и наставников нравственности и не горячих проповедников рисуют нам обычно сказания, описы­вая основателей северных монастырей, этих своего рода сельско­хозяйственных коммун, а отличных администраторов-хозяйствен­ников всю свою жизнь хлопотливо, с любовью устраивавших свою '«обитель». «И многая по чину монастырскому взградив, — пишет автор одного, правда, позднего жизнеописания,—и швы и пашни к монастырю приобрете, и человеки многие (слуги, ми­ряне), и скоты на службу в обитель сию устрой, и не преста от труда своего аще и в многолетней седине и не даде телу своему ни мало покоя; еще второе о бозе умышляет, дабы ему дал бог обрести место потребно к рыбной ловле». Именно такие чисто мирские труды и заботы прививали привычку деловой инициа­тивы, хозяйственного накопления благ, стяжания и хозяйничаний в противоречие полному отречению от мира и собственности. Этот монашеский обет не удалось удержать или осуществить в жизни. Не удержалось и старинное равенство среди монашеской братии: монахи из богатого класса или одаренные мирянами старцы оставляли долю имущества или даров у себя в келье, в монастырях появилась частная собственность, развивалось осо­бое житие вместо общежития, с трапезами по кельям, с особою платою за труды, с приходом в кельи монахов знакомых муж­чин и женщин, росло разделение на богатых и бедных. Уже Не­стор, составитель жития Феодосия, рассказывая о том, как мо­лодой Феодосии обходил киевские монастыри «хотя быти мних» (монахом), с укоризной отмечает, что монахи, «видя отрока простость, и ризами же худыми облечена, не рачиша (не хотели) его прияти». Во время Феодосия братия разделялась на готовив­шихся к пострижению и ходивших сначала в своей и лишь потом в черной монашеской одежде («рясофорные» монахи), на настоя­щих монахов, уже постриженных и облаченных в мантию, и, на­конец, на монахов-схимников, особенно строго соблюдавших все обычные монашеские обеты. С развитием монастырской жизни появились монахи, специально занимавшие те или иные долж­ности в монастыре и тем самым, конечно, возвышавшиеся над остальной братией, и, наконец, отдельные монахи посвящались в сан дьякона или священника: они именовались «иеродьякон» или «иеромонах» и имели право совершать богослужение как у себя в монастыре, так и вне его в городских или домовых церквах.

Нужды монастыря и его мирские связи вызывали появление монахов на миру; монахи подолгу жили вне стен монастыря, про­живали у мирян и вели мирской образ жизни. Монахи бедных монастырей ходили за сборами по верующим, бесконтрольно рас­поряжались подаянием и привыкали к бродяжничеству и разгулу. Привычки мирской жизни вносились в монастырь и прививались и укреплялись в нем. Уже митрополит Иоанн в письме к черно­ризцу Иакову (XII век) негодует на этих «мирян», «иже в монастырех часто пиры творят, созывающе мужи и вкупе и жены и в тех пирех друг друга преуспевают, кто лучший сотворит пир». Суровые нравы основателей монастырей скоро забывались. Забывались и обеты воздержания. Хозяйственные интересы создавали своеобразную концентрацию: женские монастыри отдавали свои вотчины в управление мужским монастырям; монахини таких монастырей вместе с монахами жили на общие доходы. Вошло даже в обычай строить женские монастыри рядом с мужскими или, еще тесней, организо­вывать так наз. средостенные мужско-женские монастыри, где кельи монахов и монахинь разделялись лишь одной стеной: можно представить себе, какие нравы царили в та­ких монастырях!

Однако в ,те времена это мало кого смущало. Совместное жительство монахов и монахинь стало бытовым явле­нием. Развился далее обычай так называемого насильственного пострижения мирян; в монастырях появились невольные монахи, смотревшие на монастырь, как на тюрьму, и мечтавшие о бегстве из него' в мир, на волю. Князья постригали своих побежденных соперников; так, в 1205 г. князь галицко-волынский Роман Мстиславович постриг в монахи князя киевского Рюрика Ростиславича (который, однако, после смерти первого сбросил с себя, как го­ворит летопись, «чернеческие порты» и княжил еще 10 лет). По­стригали мужья (преимущественно из высшего класса) своих жен за неверность, неплодие, из-за обманства. Следует только отметить, что в то время как последние случаи редко бывали в феодальные времена по причине сравнительной тогда легкости разводов, то первые или подобные им случаи были довольно рас­пространенным явлением. Наконец, большой соблазн вызывало среди верующих и особенно среди низшего духовенства мздоим­ство и корыстолюбие монахов, которое тогда достаточно ярко сказывалось, например, при всякого рода выборах и назначениях. «А который брат наш,— пишет в духовной грамоте преподоб­ный Антоний Римлянин (начало XII века),— да начнет хотети игуменства места сего (т.-е. в основанном им монастыре) или мздою или насилием, да будет проклят». Привычка к мздоимству крепко сохранялась у епископов, вышедших, как известно, из тех же монахов, и поставление на духовные должности за деньги (подкуп или «симония») было так распространено, что этому вопросу посвящен был специальный духовный собор 1274 г. (в г. Владимире). Этот собор регулировал ставленные пошлины, за­претив ставить попов за мзду, и категорически осудил между прочим, такой способ ее получения, как посылка ставленника на жатву или сенокосы для заработка, если тому нечем было запла­тить за поставление. Вопрос церковной или монастырской дис­циплины уже стоял на очереди.

Итак, феодальный мир наложил достаточно заметную печать на современный ему строй русской церкви. Русское духовенство косило определенные феодально-классовые черты: высшее пользовалось феодальными правами, низшее несло феодальные по­винности; материальная или хозяйственная сторона его жизни имела чисто феодальные основы и сводилась в церковных или мо­настырских вотчинах к натуральным сборам, повинностям и пош­линам всякого рода; и, наконец, сама монастырская и церковная жизнь отличалась феодальной грубостью и распущенностью.

Вера и культ, развиваясь в феодальном обществе, точно так же носили своеобразные черты феодального строя. Особое значе­ние имела здесь разобщенность феодальных областей. Группы тогдашних поселков были разбросаны среди обширных лесных пространств; между ними почти отсутствовали какие-либо регу­лярно налаженные сношения; население в них занималось почти исключительно сельским хозяйством, которое обычно всегда так привязывает к земле, к интересам своей колокольни. Все вместе взятое способствовало сохранению местной старины, дедовских обычаев и взглядов и мешало быстрому проникновению и легко­му усвоению новой веры. В селах и деревнях еще долго сохра­нялось язычество, даже после официального принятия в той или другой местности христианства. Справлялись языческие празд­ники, старинные свадебные и поминальные обряды; приносились жертвы богам. «Люди, как жаловались христианские писатели того времени,— все еще жрут бесом и болотом и кладезями»; в крестьянских могилах почти всего феодального времени (XI— XIII века) встречаются идолы или, как своеобразные амулеты, медвежьи кости. Распространяясь в крестьянской среде христи­анство окрашивалось язычеством, почти растворялось в нем; со­здавалась своеобразная «крестьянская» вера, которую называли двоеверием и многие черты которой дожили до наших дней. Язы­ческие боги преобразовались частью в христианских святых (Пе­рун—Илья-пророк, Велес—св. Власий или Георгий и пр.), частью в бесов (домовой, леший); языческие праздники объединились с праздниками христианскими (коляда—рождество, купала—иванов день, русалья неделя — троица); старые языческие обычай сохранились в христианских обрядах (тризна — поминовение усопших с кутьей, с блинами; почитание идолов—в поклонении иконам; языческие заговоры в молитвах при освящении воды, при мазании елеем (маслом); на представителей христианского духо­венства— священников, дьяконов— крестьяне смотрели как на знахарей или колдунов и ожидали от них главным образом вы­полнения именно этой роли, Само христианство вынуждено было приспособляться к язычеству храмы строились на погостах — местах старинного погребения, где часто собирался народ на тор­ги, на сходы; вместо культа единого бога с его отвлеченными для массы и непонятными признаками поощрялось почитание близких и понятных святых с их человеческими чертами, а иногда и слабостями: Микола, Егорий, Илья-пророк, Иван-креститель и особенно богородица заслонили собой и страшного бога-отца и непостижимого св. духа и даже самого «искупителя» — сына божия Иисуса. Христианство было у нас явным многобожием и таким остается до сих пор среди темного «православного» люда. Восставая против язычества, против «чисто языческих праздни­ков» и обрядов, церковь сквозь пальцы вынуждена была смотреть на растворение в язычестве самого христианства.

«Обмирщение» церкви связывало ее с миром; внимание ду­ховенства занимали административные и хозяйственные дела; практика веры (службы и требы) перевешивала теорию (богосло­вие), и вопросы догмы, т.-е. основ христианского учения, на деле почти не затрагивались. К тому же даже среди высшего духо­венства, как уже сказано, мало было в ту пору достаточно об­разованных людей, а низшее духовенство было и вовсе неве­жественным; догматы веры, сущность христианства некому было ни утверждать, ни разъяснять. В христианстве воспринималась только его внешняя обрядовая сторона. Но поскольку этот об­ряд сближался и связывался со старинным языческим обрядом, он укреплялся, занимал свое место в жизни и постепенно начи­нал казаться самой сущностью веры. Обрядовые вопросы притя­гивали внимание, именно с этими вопросами верующие обраща­лись к архиереям, и те часто давали на них обстоятельные отве­ты.

Вот примеры таких вопросов:

1) можно ли попу служить в той одежде, где вшита заплата из женского платья?

2) можно ли во время проскомидии вынимать частицу просфоры, кото­рую случайно уронишь?

3) можно ли давать молоко больному ребенку во время его второго говенья?

4) не будет ли греха, если по грамоте (написанной бумаге) пройдешь ногами?

5) что будет, если взрослый человек постучит яйцом о зубы до обедни (т.-е. можно ли ему причащаться)?

И архиереи давали подробнейшие указания по всем этим и подобным случаям. Такие ответы, как указанный выше (стр. 12), или как ответ на первый вопрос, гла­сивший, что «можно: разве женщина — нечистая», были ред­ки. Чаще встречались ответы с детальным разбором вопроса, вро­де следующего: «Если малый (т.-е. ребенок) постучит яйцом о зубы — греха нет, пусть причащается; если взрослый и постучит только один раз, тоже можно причащаться; но если постучит много раз и сознательно, то его не следует допускать к прича­стию». Так, христианство, воспринятое нами из Византии, уже не в первоначальном, целом виде, а в форме как бы уже достаточно надтреснутого сосуда, разбилось на нашей суровой почве на какие-то мелкие осколки; с этими осколками христианства, смешанного с язычеством, и прожили наши предки всю феодальную эпоху.

К тому же это не была и единая вера на всем пространстве Руси^- в каждой феодальной области, в каждом более или менее крупном княжестве были местные свои особенности, соблюдались сбои местные обряды и праздники, чтились местные святыни. «Каждая страна,— говорит сказатель жития св. Прокопия Устюжского, — своих святых блажила: Новгород славит архие­пископов своих: Иоанна, Евфимия, Никиту, Иону и преп. Варлаама Савву и Михаила Клопского; Псков блажит Всеволода, Авраамия и Савву; Москва величает Петра, Алексия и Иону; Ростов блажит Леонтия, Исайю, Игнатия, преп. Авраамия и Иси­дора; Вологда блажит Димитрия, Корнилия Кемельского, Павла и Сергия на Нурке. Мы же тебя, Прокопий, имеем стражем и за­ступником граду Устюгу». Местный святой, как и всякая иная святыня (икона, мощи), считается покровителем города, области; они защищают своих, помогают в беде, поражают врагов. В слу­чае войны они иногда принимают в ней даже непосредственное участие. В 1170 г. владимирцы пошли войной на Новгород и оса­дили его. Новгородцы вынесли на стену, последнее прибежище, икону знамения богородицы, главную свою святыню; стрелы владимирцев попадали в икону, и из нее полились слезы; икона от­вратила свое лицо, и владимирцы пораженные страхом были раз­биты. Так красочно, изображает событие новгородская летопись. Однако владимирская описывает дело иначе. Клятвопреступники-новгородцы были наказаны владимирской богоматерью; разби­тые в поле, они бежали в свой город. Но владимирцы осадили их, и только трудность похода помешала им достигнуть цели (т.-е. взять город). Ясно отсюда, как тревожно чувствовал себя князь той области, которая не имела своей святыни. Вот почему Су­здальский князь Андрей Боголюбский мог облегченно вздохнуть, узнавши об открытии мощей Леонтия Ростовского (Ростов в Су­здальской области). «Теперь я ничем уже не охужден». Тот же князь, в поисках святыни побывав в Киеве, не постеснялся тай­ком унести к себе на север киевскую святыню, старинную икону божией матери, названную впоследствии Владимирскою. Это не помешало тому, что войска все того же князя совершили в 1169 г. настоящий погром Киева; они не пощадили ни церквей, ни монастырей: ризы церковные, колокола, иконы и прочая цер­ковная утварь,— все было разграблено. В деле веры, как и везде, руководствовались только своим местным интересом: захватить чужую святыню значило усилить собственную мощь; а в целях мести и сокрушения врага, не грех было, и разрушить его Святы­ню. Единство веры не сознавалось: наоборот, на практике разли­чали веру суздальскую, веру новгородскую, веру киевскую.

Но отделяя резко веру одной феодальной области от другой, в то время, наоборот, не делали еще различия между греческой и латинской верой. Матери носили на молитву своих детей одина­ково и к греческому священнику и к латинскому ксендзу, к кому придется; тонкости богословских споров латинского и греческого духовенства были чужды широким массам. К тому же и с внеш­ней стороны обе христианские церкви тогда еще не разошлись так резко друг с другом: древнерусские священники даже и по внешности походили еще на латинское духовенство: так же стриг­ли волосы и оставляли на макушке головы «гуменце» (тонзуру).

Но все же и в те времена существовали разногласия по цер­ковным вопросам. Ведь общество вообще, и церковное общество в частности, не было единым. Тут сказывались и разногласия ме­жду и духовной и светской властью, и противоречия между низ­шим и высшим духовенством. Эксплуатация архиереями священ­ников, особенно при посвящении (плата за поставление, так на­зываемые ставленные пошлины), иногда становилась чрезмерной; в низшем духовенстве шло глухое брожение; более ревностные и искренние епископы протестовали против «симонии» (предоста­вление духовных должностей за деньги или, поставление на «мзде»). Вопросу, как сказано, был посвящен отдельный духовный собор 1274 г., решения которого приведены выше. Разногласия между духовной и светской властью касались в сущности мел­кого вопроса о посте в среду и пятницу. В случае совпадения праздников с этими днями светская власть требовала «разреше­ния» отмены поста в таких случаях; духовная настаивала на строгом его выполнении. Ясно, что дело шло об ограничении вмешательства церкви в обыденную жизнь; требование отмены поста было своего рода протестом против, все, очевидно, усили­вавшегося регулирования жизни церковными правилами. Светская власть в этом случае оказалась сильнее. В Суздальской области несколько архиереев поплатились своими местами за излишне проявленную ими в этом вопросе религиозную ревность. В общем, однако, вопросы веры и церкви в те времена еще мало интересовали массы; церковная и религиозная критика почти не имела места; достаточно оформленных общественных группиро­вок еще не было; не существовало и продуманных взглядов на соотношение веры и жизни. Это было еще делом будущего, когда разложение феодализма вызовет обострение классовой борьбы а с нею и выявление и определение идеологии классов.

В эпоху феодализма влияние церкви только еще проникало в массы; церковные обряды только прививались; нравственная жизнь еще только отчасти регулировалась церковными предписа­ниями и правилами; как уже сказано, только постепенно и мед­ленно Русь языческая преобразовывалась в православную святую Русь. Но русская церковь, получившая свою организацию от Византии как бы то ни было, уже вносила в страну элемент выс­шей культуры; поэтому с ней вместе появились и развивались на Руси грамотность, просвещение, искусство. Сначала выписанные из Греции учителя наук, а впоследствии священники обучали же­лающих _грамоте, заводили даже иногда школы; встречались шко­лы и при архиерейских дворах, при монастырях. Грамотность вызывала спрос на «четий книги», и «книжное списание», и пере­писывание книг было одним из видов монашеского труда или по­слушания. Соборные храмы древней Руси и те же монастыри были предками позднейших книгохранилищ и современных би­блиотек. Архиереи и ученые монахи являлись первыми писателями, и можно определенно сказать, что все, что было создано пером в домонгольский период, было создано монахами, церковью. Цер­ковь же развивала тогда спрос и на произведения искусства. Ис­кусно строились монастыри и храмы: сначала это были камен­ные церкви с одним или несколькими куполами на барабане — византийского стиля; затем, особенно на севере, чаще и больше строили из дерева и развилась своя русская архитектура дере­вянных (и каменных) церквей с шатровой крышей, с кокошника­ми по карнизу, с главами в виде луковицы. Первыми строителями были те же греки; от них научились строить и русские мастера, часто те же монахи или сторонние люди, составлявшие особые артели. Церкви украшались внутри и снаружи мозаикой — это была та же своеобразная византийская мода, — а также фреско­вой живописью. Художников и иконописцев также выпи­сывали из Греции, но скоро явились русские иконописцы-монахи, которые долгое время точно подражали своим византийским учи­телям. Старинная русская живопись, кроме того, оставила свой след в так называемых миниатюрах: это были небольшие изо­бражения, нарисованные в краску, на листах старинных руко­писных книг, своего рода иллюстрации к их одержанию. Нако­нец, та же церковь способствовала развитию художественного пения, заимствуя музыку его при помощи особой старинной нот­ной системы у тех же греков. Следует только отметить, что ху­дожественное пение на Руси прививалось плохо: в русских хра­мах певчие были частью русские и болгары, частью греки; пели на разных клиросах, на разных языках, но иногда сходились и вместе. Совместное пение обоих клиросов называлось у греков «катабазис» (название в русских церковных книгах переиначено в «катавасию»), и из того значения, какое впоследствии получи­ло это слово, понятно, какое впечатление производило тогдашнее пение на слушателей. Скульптуры и инструментальной музыки не терпела византийская, а с нею русская церковь; в произведе­нии этих искусств она видела проявление ненавистного языче­ства языческих идолов, бесовское действо. Русская церковь боролась с произведениями этих искусств; разрушала языческие деревянные изображения — идолов, осуждала и запрещала ста­ринные скоморошьи песни, музыку, пляски. Эти гонимые виды искусства развивались у нас где-то на задворках, почти подполь­но. Ненависть к ним церкви перешла потом в презрительное к ним отношение русской интеллигенции, и они, все хирея, дожили в неизвестности чуть не до начала XX века, когда, наконец, было обращено на них то внимание, которого эти виды искусства давно заслуживали.

Борьба, которую вела церковь за искоренение старинной русской музыки, пляски, скульптуры, безусловно, уменьшает зна­чение ее в развитии др. видов искусства (архитектуры, живопи­си): создавая одной рукой, она разрушала другой. Так же лишь в узком и ограниченном смысле следует признавать роль русской церкви в области народного просвещения. Грамотность и книж­ное «списание» было важно и нужно прежде всего для князей, бояр, духовенства; архитектура и живопись церквей ценились только их строителями, т.-е. представителями того же правящего класса. Масса народа стояла в стороне от всего этого; влияние церковного, книжного и художественного просвещения сюда не проникало, и церковь не принимала к тому никаких мер.

Зато грамотное и просвещенное духовенство с успехом было использовано при дворах наших великих и удельных князей; свя­щенников или дьяконов назначали писцами, секретарями при кня­зе (отсюда впоследствии и пошло слово «дьяк», т. е. секретарь, государственный чиновник); епископов отправляли послами к др. князьям или в чужие страны; митрополиты являлись ближайшими советниками князей. Княжеские грамоты писались «по благосло­вению отца нашего митрополита» и отсылались с его печатью и

подписью; перед митрополитом князья утверждали свои договоры и в них стояло: «о чем ся сопрут, ино им третий митрополит: а кого он обвинит, ино обидное отдаст», т.-е. митрополит ставится третейским судьей в княжеских распрях. Такое высокое государ­ственное положение духовенства, как и все те привилегии выс­шего духовенства, о чем говорилось раньше, объясняются поли­тическими задачами времени: правящему классу молодого строя­щегося государства необходима была нравственно воспитываю­щая и общественно объединяющая сила. Такой силой в те време­на была только церковь (другой вопрос, в каком направлении она воспитывала и какие элементы объединяла). Во всяком случае за неимением других материальных или идейных средств с по­мощью церкви и духовенства старались организовать подчине­ние широких народных масс утверждавшейся княжеской власти. И духовенство, как состоявшее на службе государства, так и про­сто пользовавшееся теми или другими привилегиями, иначе гово­ря, и за страх, и за совесть работало над строительством госу­дарства.

Духовенство перенесло в русскую феодальную обстановку ви­зантийские понятия о царской власти, как власти богоустановленной и единодержавной, и старалось внушать эти понятия и князьям, и их подданным. Как представители мирного населения, духовные советники восставали против княжеских усобиц: они говорили, что сам бог поставил их воздерживать князей от кро­вопролития. Киево-печерский игумен Феодосии не хотел даже поминать на ектенье вел. князя, севшего в Киеве не по праву путем распри. Стремясь к установлению единодержавия, церковь поддерживала «право старейшинства», стояла за соблюдение «братских пределов» князьями, за удовлетворение князя своей волостью. Единство русской земли интересовало духовенство и по материальным причинам: раздробленность страны затрудняла управление церковью; стесняло ее в ее хозяйственных делах, рас­пыляло ее доходы. Мечтая об этом единстве,. церковь старалась поднять и возвысить значение княжеской власти. В глазах церкви князь «поставлен от бога на казнь злым, а добрым на милованье». Церковные проповедники наставляли верующих: «Наипаче же (особенно) своему князю приязнь имей, а не мысли зла нань; гла­голет бо апостол: бога ся бойте, а князя чтите. Аще бо властям кто противится, то божию суду повинен есть, повилению бо про­тивится божию». Возвеличивая власть князя, церковь, как мы увидим впоследствии, расчищала дорогу самодержавию, но в те времена, когда еще существовало вече, когда князей еще ставили и смещали, о самодержавной, неограниченной власти говорить было неудобно. Наоборот, церковь говорила об ответственности князей перед богом: «Им,— писали церковные книжники,— бог велел правду делать на этом свете: в правду суд судить и в крест­ном целовании стоять и земли русские блюсти»; «если же они держат истину в неправде и любят беззаконные прибытки», то «быв богами помрут как человеки и во пса место во ад свезены будут». Так, утверждая богоустановленность власти, церковь, со­гласно феодального строя, отмечала и ответственность власти... перед богом.

Русская церковь (высшее духовенство и церковные проповед­ники) могла тогда еще сравнительно свободно высказываться хотя бы даже по вопросу о характере княжеской власти. Эта «свобода» объяснялась особым положением русской церкви в первый период ее существования, а именно связью с Византией, в которой молодая церковная организация видела свою опору и поддержку. Эта связь в те времена походила на зависимость западноевропейских национальных церквей от Рима. Как Рим на Западе, так и Византия на Руси назначала высших иерархов (митрополитов, а также и епископов), инструктировала их, время от времени собирала их к себе на совет (соборы), получала еже­годно свою долю от их доходов. Русский митрополит считался представителем богатой церкви и потому занимал почетное ме­сто и на соборах у константинопольского патриарха и при дворе у императора. Последний через него пытался даже рас­пространить свою власть на русские княжества, считая русских князей за своих вассалов. Немудрено, что, чувствуя свою бли­зость к вселенскому патриарху и могущественному Великому Ца­рю-императору Царьграда, митрополит (киевский), а иногда и другие представители высшего духовенства держали себя неза­висимо на Руси: поучали князей, вмешивались в их распри, вы­ступали в качестве третейских судей. Однако, уже и тогда силь­ные князья плохо слушались духовных владык: отстаивали свои взгляды в делах веры, самовольно смещали неугодных, назначая своих ставленников, и даже чинили над ними суд и расправу. По­ка связь с Византией была крепка и пока феодальный порядок мешал усилению княжеской власти, русский митрополит и епи­скопы опирались на Византию и могли держаться независимо в столкновениях и спорах с князьями. Но с течением времени схо­дит на-нет торговля с Византией, всякие сношения с ней из-за кочевников становятся небезопасны, церковная связь поддержи­вается с трудом, русская церковь чаще и больше остается один на один с властью великого князя. Тем временем власть эта ста­новится все сильнее, единодержавие, поддерживаемое самой же церковью, крепнет и лишенная поддержки извне русская церковь в лице своих высоких представителей (митрополитов, епископов) постепенно склоняется и смиряется перед властью великого кня­зя. В период разложения феодализма это уже заметно сказы­валось.

<<<- в начало далее ->>>